Т.Тэсс || «Известия» №127, 30 мая 1944 года СЕГОДНЯ В ГАЗЕТЕ: Постановление Совета Народных Комиссаров Союза ССР о присвоении воинских званий офицерскому составу и генералам Красной Армии. (1 стр.). Указы Президиума Верховного Совета СССР. (1- 2 стр.). Письма товарищу Сталину от трудящихся Советского Союза и ответные телеграммы товарища Сталина. (2 стр.). В.Зотов. Дадим стране больше сахара. (2 стр.). А.Канаев. В зоне одной МТС. (2 стр.). А.Французов. Депутаты районного Совета. (2 стр.). М.Вершинин. Танкисты в бою. (3 стр.). К.Тараданкин. На левом фланге. (3 стр.). Татьяна Тэсс. Это было в Одессе... (3 стр.). Военные действия в Италии. (4 стр.). Обращение Пальмиро Тольятти к населению Центральной и Северной Италии. (4 стр.). Член конгресса США предлагает признать югославское народное правительство. (4 стр.). Заявление члена английского парламента о югославской народно-освободительной армии. (4 стр.). Правительственный кризис в Болгарии продолжается. (4 стр.). Положение в Финляндии. (4 стр.)
# Все статьи за 30 мая 1944 года.
(От специального корреспондента «Известий»)
У ворот сидят два белых каменных льва, подняв к небу скучающие морды, исцарапанные осколками. За львами, в глубине двора, виднеется Воронцовский дворец — одно из прекрасных зданий, украшающих нашу землю.
В тяжелых дверях красного дерева, подаренных некогда Екатериной, поблескивают озерца из синего стекла. Каждая комната красивее другой, но в них нет ни мебели, ни штор, ни ковров, ничего из того милого и нарядного, что говорило бы о живой жизни; все комнаты пусты тяжелой, тревожной пустотой, какая бывает только в ограбленном доме.
Дворец кажется совсем безлюдным. Но вот за дверью одной из комнат слышится шорох, движенье, затем возникает длинный, чуть дребезжащий звук. Звук повторяется, он робок и вместе настойчив, наступает пауза, и опять слышен все тот же звук, как если бы на клавиатуре рояля сидел дятел и тихонько стучал клювом по одной и той же клавише: «ля-я...»
Нет сомнения, это настройщик.
Он стоит возле пианино, седенький, сгорбленный, наклонив, как птица, голову набок, ударяет по клавише и прислушивается. Передняя доска снята, видны ряды голых струн. Все пианино исцарапано, измызгано, на клавиатуре нехватает многих белых пластинок. Настройщик страдальчески морщится и говорит:
— Разве это пианино? Вот раньше здесь был рояль Бехштейна, так это был рояль! Пел, как соловей. Румыны все пианино и рояли повывозили из Одессы, — большие музыканты на чужое добро! У вас, говорят, в одной Одессе больше пианин, чем у нас во всей Румынии. Прямо дрожали, когда увидят рояль, — ну, что ты скажешь! Целый день кричали: «Великая Романия! Богатая Романия!», а в Бухаресте одесские трамвайные столбы поставили. Пальмы из Аркадии, и те вывезли, — вы видали, пальмы им нужны! Сколько я живу на свете, не встречал таких ворюг, честное слово...
Горестно вздохнув, он снова ударяет по клавише.
— Воронцовский дворец, такая роскошь! — говорит он. — Это же первый дворец на всю Одесскую область. Потом тут был Дворец пионеров, — помните, наверное. При румынах Воронцовский дворец забрал Алексяну, ихний губернатор. В театр приходил во фраке, в цилиндре, — мы без цилиндра жить не могли, вы же сами понимаете. Так ему надо было в Одессе четыре дворца. Один — Воронцовский, другой — бывший шаха персидского, третий — особняк Дома ученых и четвертый — на Французском бульваре. А когда убегал из Одессы, так из всех четырех мебель и картины вывез, картинки из рам бритвой вырезали, — рамочки как-нибудь в Великой Романии найдутся. А за коврами прямо с ума сходили. Если все рассказать, — так это тысяча и одна ночь...
Он снова ударяет по клавише, и певучий, надтреснутый звук тает в воздухе. В углу комнаты смирно сидят три девочки. На облупленном столике перед ними стоит в банке огромный букет колированной сирени. Девочки старательно рисуют сирень. Рядом с ними учительница рисования, — пожилая женщина в пенсне. Она говорит, виновато улыбаясь:
— Раньше во Дворце пионеров в этой комнате был кружок рисования. Сейчас опять начинаем понемножку заниматься. Вот только нет ни мебели нашей, ни ваз, ни мольбертов, — очень неуютно пока, знаете. Но, ничего, уже приятно одно сознание, что снова начали работу...
Девочки молча смотрят на нее; подняв гладкие, аккуратно причесанные головки. Потом снова принимаются рисовать. Так сидят они в разоренном дворце, в пустой комнате, возле благоухающего букета сирени, — маленькие ростки новой жизни, утверждающие приход этой жизни с необычайной ясностью и глубиной.
★
Мы очень долго были разлучены с Одессой. Те из нас, кому довелось сейчас снова увидеть ее после разлуки, всматриваются в нее нетерпеливо; хочется увидеть сразу всё, — и то, что цело, и то, что разрушено, все перетрогать своими руками, надышаться ее воздухом, наговориться с её людьми. Враги не ожидали такого стремительного натиска Красной Армии и бежали из Одессы, не успев разрушить ее так, как были разрушены многие другие наши города. Но город все же тяжело поранен. Разрушен порт, разрушены промышленные предприятия, сожжена электростанция, множество домов пострадало от немецкой бомбардировки во время осады. Изранена Пушкинская улица. Она начинается морской синевой, памятником Пушкину, зеленью бульваров, уходит дальше, прямая, как стрела, и заканчивается зданием пассажирского вокзала, его строгим и чистым фронтоном, увенчанным круглыми часами. Вот уже вокзальный сквер, из-за чугунной решетки пахнет сиренью и горячим запахом туи; вы не сразу понимаете, что́ изменилось здесь, почему стала другой перспектива, всегда завершавшаяся так логично, так торжественно, — и вдруг видите на месте вокзала груды светлого ноздреватого камня. Нет больше вокзала, сожжено здание Главного почтамта, сожжен и разрушен дом, где находилось знаменитое кафе Фанкони, сожжены все дома на Екатерининской площади, плавно и стройно сходившие к бульвару.
Румыны заняли Одессу 16 октября 1941 года. Первая речь, с которой они выступили в этот день, была произнесена в венерологической поликлинике на Троицкой улице. Туда явился генерал Мангу, решивший, очевидно, что венерологическая поликлиника — основное научное учреждение города. Это был довольно красивый румынский генерал с бархатными глазами; в руке он держал стэк и в самых патетических местах своей речи ударял стэком по столу. Пожилые врачи в белых халатах, собравшиеся в зале, не отводили глаз от этого стэка, с треском и свистом падающего на стол.
— Здесь присутствуют евреи? Евреи должны немедленно покинуть зал.
Несколько врачей растерянно направились к дверям. Оставшиеся молча смотрели им вслед. Кто-то спросил:
— Что же будет с евреями?
— Все они будут уничтожены, — сказал генерал бархатным голосом.
После этого он снял со стола свой стэк и ушел, позванивая шпорами. Никто не представлял точно, как будут вести себя румынские власти. Уже было известно, что, когда румыны входят в дом, надо всё прятать и непрерывно следить за их руками, — жена мастера Петренко видала своими глазами, как румынский офицер украл у нее со стола кусок туалетного мыла. «Сунул в карман, когда я отвернулась, — говорила она удивленно, — мне в зеркало было видно. Ну, что вы скажете на такого победителя?»
Жители города сидели дома, стараясь поменьше бывать на улице. С наступлением сумерек все ворота и двери наглухо запирались. Ночью на улицах начиналась пальба, люди не спали, прислушиваясь к беспорядочным и непонятным выстрелам. Похоже было, что патрули стреляют со страху.
Вечером 22 октября взлетело на воздух здание на Маразлиевской, 40. В здании в это время происходило совещание представителей немецкого и румынского командования, — в общей сложности там было 87 человек из высшего командного состава. Все они были убиты. Взлетел на воздух и генерал Мангу, так и не произнесший больше в Одессе ни одной речи, кроме своего выступления перед венерологами.
На рассвете 23 октября были разбужены все дворники. Им было приказано известить население о том, что утром начнется регистрация по специальностям; для регистрации был указан ряд пунктов в различных частях города. Жители начали собираться в указанных пунктах. Выстроились очереди. Появилась румынская жандармерия, люди стали плотнее друг к другу, но продолжали стоять на месте.
И вдруг затрещали выстрелы. Это было так ужасно и непонятно, что люди в первую секунду продолжали стоять, видя, как вокруг них падают на землю те, что только-что стояли рядом; лужи крови поползли по голубоватой лаве тротуаров, и только когда детский голос пронзительно крикнул: «Ой, мамочка! Ой, мама моя, мамочка...» — толпа как бы очнулась и бросилась бежать. Румыны стреляли ей вслед. Они ловили людей на бегу, вытаскивали их из этой плотной, беззащитной, полной ужаса толпы и стреляли в упор, бежали дальше и снова хватали кого-то, и ни в чём неповинный, обезумевший от страха человек вырывался, кусал им руки и падал навзничь на влажный, покрытый осенним туманом тротуар. Убитых подымали и вешали на виселицах, наспех сколоченных и расставленных в разных концах города.
В числе других о дне 23 октября мне рассказывала женщина-врач. Рано утром она вышла из дому вместе со своим маленьким сыном и направилась, как всегда, в больницу. В ту пору все женщины Одессы не оставляли детей дома и брали их с собой всюду, куда приходилось итти. Так шли они, — женщина и ребёнок, — стараясь держаться глухих, окраинных улиц; больница была далеко, трамваи в городе не ходили.
В больнице было около пятисот больных, — врачей осталось мало, и женщина закончила свою работу только к концу дня. Она снова тронулась в путь с маленьким сыном, — теперь ей надо было итти в центр города. И вдруг женщина увидела, что на балконной решетке большого нарядного дома висит худой пожилой человек с седой бородкой. Всё лицо его было залито черной кровью. Женщина закрыла сыну глаза и быстро провела его мимо виселицы, что-то приговаривая. Они шли по улицам, и, чем ближе подходили к центру, тем больше было виселиц, мертвецы висели не только на перекладинах, но на трамвайных столбах, на каштанах, на акациях; женщина с ребёнком сворачивала в переулки, но снова видела там виселицы. Женщина побежала домой, крепко держа за ручку ребёнка и приговаривая:
— Не смотри вверх... Только не смотри вверх, слышишь?..
Ночью мальчик не мог заснуть, он дрожал и метался и вдруг сказал, прижавшись к матери:
— Знаешь, мама, это был самый страшный день в моей жизни.
И мать ему ответила:
— В моей жизни это тоже был самый страшный день.
Много ещё страшных дней пережила Одесса. 10 января 1942 года запомнят одесситы. В этот день всем евреям было приказано оставить город. Над Одессой стоял стон. Кричали дети, рыдали и рвали кофты на груди старухи, женщины наспех увязывали узлы. Тысячи и десятки тысяч людей были отправлены на пересыльный пункт. В огромном нетопленном здании они гибли от холода, голода, эпидемии, от пули полицейских. Тех, что уцелели, гнали по этапу в Богдановку. Там их расстреливали, освобождая места для новых и новых партий обреченных...
★
Вслед за румынами в форме нахлынули штатские грабители. Появилось новое слово «коммерсант». Дух румынской коммерции порхал над городом; наступила весна, затем лето, — благодатная одесская земля, на которой даже сухой тычок даёт ростки, принесла урожай.
Самый воздух пахнул большими барышами, румыны носились по городу, как оголтелые. Красные, в пропотевших насквозь шляпах, в зеленых и кирпичных костюмах, надетых на шелковые рубашки, размахивая унизанными перстнями руками, румынские «коммерсанты» нивесть куда мчались по улицам, залитым белым, горячим солнцем.
Быстро разобравшись в обстановке, румыны начали вывозить в Румынию все сокровища, которые буквально валялись на каждом шагу в этом удивительном городе. Они вывозили трамвайные столбы и гобелены, конскую упряжь и оперные партитуры, тракторы и картины. На ходу какой-то коммерсант продавал восемь вагонов украденного интендантами на сахарном заводе и предназначенного для румынской армии сахара; его сажали в тюрьму, он откупался громадной взяткой и снова носился по городу, сдвинув на затылок пропотевшую шляпу. Все хотели заработать на Одессе, сам генеральный примарь, который начинал свои приказы так: «Мы, Герман Пынтя», — сам господин городской голова содержал в Одессе несколько ресторанов и один офицерский шантан.
Все названия улиц, театров, кафе, учреждений писались на румынском языке. На заводах за одну и ту же работу румын получал одну сумму денег, молдаванин — меньшую, а русский — ещё меньшую. Румыны стремились развить в людях инстинкты коммерции, спекуляции, жажды легкой наживы, перевести этих угрюмых, неприветливых, мало понятных им русских людей в простую и доступную румынам категорию. С утра до ночи они твердили о «великой Румынии», непрестанно выступали с речами, жестикулируя, наслаждаясь руладами собственного голоса, а одесситы презирали в них лентяев, болтунов, жадных ворюг с пустой и грязной душой.
В мастерской «директор» вызывал к себе русского рабочего, уличенного в саботаже, и говорил ему, печально покачивая головой:
— Вы меня огорчаете. Разве можно огорчать начальство?
После чего рабочего уводили в полицию и били так, что он вползал в свою камеру ничком, хрипя и плюясь кровью. По утонченности пыток сигуранца заставляла вспомнить средневековье. Побывавшие в сигуранце одесситы рассказывают об «электрических стульях», о «пропеллерах», когда человека, растянутого под потолком в кольцах, вращали несколько часов вокруг собственной оси. Они показывают свои сломанные руки, ноги с разбитыми от палок пяточными костями, вырванные ногти. На Стрельбищном поле и в городских питомниках румыны каждый день закапывали в землю неизвестных мертвецов. На газетных полосах попрежнему непрестанно мелькали заголовки «Счастливая Транснистрия». Но вот наступил день, когда Транснистрию впервые осторожно назвали в газете «территорией между Бугом и Днестром».
В этот день румыны начали укладывать свои вещи. В Одессу шли немцы — «союзники», которых румыны ненавидели и боялись. Немцы начали наводить свои порядки. Время было опасное, тут было не до румын.
Со страхом говорили оккупанты о «второй Одессе», о катакомбах, в которых среди мрака и сырости сидели люди, изо дня в день боровшиеся с фашистами. Во дворах, в сараях, в садах, в квартирах были потайные ходы, специальные связные переправляли туда людей, патроны, провизию. Город пустел. Немцы методично минировали одно за другим лучшие здания, водопровод, телефонную сеть. За день до освобождения Одессы они издали приказ, по которому во всех домах жители должны были настежь раскрыть двери и закрыть ставнями окна; было об’явлено, что в каждого, кто появится у окна, будут стрелять.
Но ни один немец так и не вошел в этот день в дом одессита. Красная Армия стремительно наступала, немцы не успели ни взорвать лучшие здания, ни сделать то страшное, для чего был издан их приказ.
★
На Стрельбищном поле раскапывают могилы. С утра до ночи возле могил толпятся люди, пришедшие сюда, чтобы опознать погибшего сына, убитого брата. Над могилами стоит приторный и страшный запах смерти; мелкая, как порошок, глина забивается в ноздри, в глаза, но люди не уходят до позднего вечера и всё ищут, наклоняясь, снимая руками землю с лиц мертвецов и вглядываясь в эти лица, таинственно и ужасно измененные смертью.
Я вхожу в большие ворота кладбища. Там пахнет свежей зеленью, грустным кладбищенским уютом; на тенистой аллее стоят всё те же памятники, которые мы помним с детства. Направо идет ряд, где хоронят тех, кого выкапывают из могил на Стрельбищном поле.
На одной из свежих могил лежит женщина. Она лежит, прижавшись к могиле грудью, руками, лицом, обняв ее так сильно, с такой страстной тоской, как если бы она хотела сама навсегда войти в эту землю. Так может плакать только мать. Несколько раз она приподымается и снова ложится, не в силах оторваться от этой влажной, пахнущей травами земли, от несчастного, измученного тела, погребенного под землею.
Наконец, она встает. Рядом с могилой, насупив брови, молча стоит девочка лет восьми. Она берет мать за руку и та идет за нею, слепая от слез, покачиваясь, неровно ступая, а девочка осторожно ведет ее, крепко сжав губы, глядя вперед строгими, светлыми, широко открытыми глазами. //Татьяна Тэсс. (По телеграфу).
☆ ☆ ☆
28.05.44: Е.Кригер: Шеф-повар из Ялты ("Известия", СССР)
27.05.44: А.Софронов: Тачанка в бою ("Известия", СССР)
26.05.44: А.Платонов: Сын народа ("Красная звезда", СССР)
26.05.44: Два года Англо-Советского Договора ("Известия", СССР)
25.05.44: И.Эренбург: Армия смерти || «Красная звезда» №123, 25 мая 1944 года
25.05.44: Коммунист — верный друг и большевистский воспитатель бойца ("Красная звезда", СССР)
24.05.44: Отчёт Рузвельта конгрессу США о выполнении закона о передаче взаймы или в аренду || «Правда» №124, 24 мая 1944 года
23.05.44: Д.Гребенщиков: Это было в госпитале ("Известия", СССР)
22.05.44: Б.Полевой: Друзья || «Правда» №123, 22 мая 1944 года
20.05.44: В.Курбатов: Коммунисты батальона ("Красная звезда", СССР)
19.05.44: Болгарские власти прислуживают гитлеровцам ("Известия", СССР)
18.05.44: Всенародная забота о детях фронтовиков ("Известия", СССР)
16.05.44: З.Островский: Рука об руку с бойцами ("Известия", СССР)
15.05.44: Коммунист-фронтовик — воспитатель бойцов || «Правда» №117, 15 мая 1944 года
14.05.44: П.Никитин: Сегодня на мысе Херсонес ("Известия", СССР)
14.05.44: За смелое новаторство в тактике! ("Красная звезда", СССР)
14.05.44: Почетная задача инженера на предприятии ("Известия", СССР)
14.05.44: Н.Лощагин, А.Мельничук: Немецкая тактика траншейной борьбы ("Красная звезда", СССР)
13.05.44: Победоносная Крымская кампания ("Красная звезда", СССР)
13.05.44: Блистательная победа в Крыму || «Известия» №113, 13 мая 1944 года
13.05.44: Ю.Медведовский: Уралмаш наступает ("Известия", СССР)
12.05.44: В.Гроссман: Наступление ("Красная звезда", СССР)
12.05.44: Советский народ способен творить чудеса! ("Известия", СССР)
11.05.44: Советские герои ("Красная звезда", СССР)
11.05.44: И.Эренбург: Два мая ("Красная звезда", СССР)
10.05.44: Севастополь || «Красная звезда» №110, 10 мая 1944 года*
10.05.44: И.Эренбург: Возвращенный Севастополь ("Красная звезда", СССР)
10.05.44: Б.Лавренев: Город русской славы ("Известия", СССР)
09.05.44: Блестящий успех Третьего Военного Займа ("Красная звезда", СССР)
08.05.44: А.Ростков: Дом на окраине || «Правда» №111, 8 мая 1944 года
07.05.44: А.Толстой: Русский характер ("Красная звезда", СССР)
06.05.44: И.Эренбург: Сила слова || «Правда» №109, 6 мая 1944 года
06.05.44: В.Гроссман: Писатель-воин || «Литература и искусство» №19, 6 мая 1944 года
06.05.44: К.Симонов: Неистощимое сердце || «Литература и искусство» №19, 6 мая 1944 года
04.05.44: Добить немецкого зверя! ("Красная звезда", СССР)
04.05.44: Вперёд, за полный разгром врага! || «Известия» №105, 4 мая 1944 года
04.05.44: Отклики иностранной печати и радио на первомайский приказ Верховного Главнокомандующего И.В.Сталина ("Известия", СССР)
03.05.44: Слава героическим защитникам Москвы и Кавказа! || «Правда» №107, 3 мая 1944 года
01.05.44: И.Эренбург: Армия жизни ("Красная звезда", СССР)
01.05.44: Приказ Верховного Главнокомандующего №70 ("Красная звезда", СССР)*
Апрель 1944 года:
29.04.44: И.Эренбург: Торжество человека || «Правда» №103, 29 апреля 1944 года
Газета «Известия» №127 (8429), 30 мая 1944 года
