А.Твардовский || «Известия» №275, 23 ноября 1945 годаСЕГОДНЯ В ГАЗЕТЕ: Выдвижение кандидатов в состав окружных избирательных комиссий. (1 стр.). Гражданская авиация в 1946 году. (1 стр.). В ИЗБИРАТЕЛЬНЫХ ОКРУГАХ. К.Ананко. На измаильской земле. — С.Уланов. Обновление города. (2 стр.). А.Канаев. Мастера высоких урожаев хлопка. (2 стр.). На строительстве газопровода Саратов—Москва. (2 стр.). А.Твардовский. В родных местах. (3 стр.). И.Двирченко. Развивать местную топливную промышленность. (3 стр.). С.Одайкин. Растить и воспитывать кадры. (3 стр.). Наблюдатель. На международные темы. (4 стр.). Процесс главных немецких военных преступников в Нюрнберге. (4 стр.). Документы, характеризующие подготовку Германии к нападению на СССР. (4 стр.). Сеидовские газеты угрожают расправами. (4 стр.). Речь министра иностранных дел Мексики на митинге в честь 28-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. (4 стр.).
# Все статьи за 23 ноября 1945 года
*См. «Известия» от 21 ноября.
★
Я вскоре простился с односельчанами, и усадьба колхоза с застроенными и незастроенными пепелищами, с могилами Жени Худолеевой и других расстрелянных немцами людей моего родного угла оставалась уже далеко позади. Но впечатление от всего, что я видел там, неотступно сопровождало меня вплоть до выезда с проселков на шоссе, ведущее в Смоленск, и в самом Смоленске. И за первым планом того, что мне кидалось в глаза на улицах города, неизменно стояла худолеевская изба…
Я знаю этот город с детства, с той поры, когда он еще не имел для меня иного названия, чем Город.
Я помню гораздо полнее и отчетливее, чем многое иное и не столь отдаленное во времени, свои первые поездки с отцом в этот Город, еще единственный для меня, на телеге с картофелем или еще каким сельским товаром, — случалось это обычно по осени. Ездили мы по ельнинскому большаку, но верстах в шести от Смоленска мягкая дорога кончалась, — шел булыжник Киевского шоссе, и грохот этой нескорой, тревожной и утомительной езды уже означал собою город.
С той стороны он открывается слишком медленно и, как говорят, вида не имеет. Гористый, овражистый, застроенный по уступам, он лучше всего выглядел со своим белым собором и темнокоричневой, старой Стеной, когда, бывало, под’езжаешь к нему поездом. Ровная линия Днепра, лежащая вдоль привокзальных путей, выгодно подчеркивала изломы зеленых высот, выносящих дома и домики, церквушки и башни Стены вверх-вверх так, что, казалось, каждое здание города видишь целиком...
Дорога, по которой я возвращался из деревни в Смоленск, памятна мне особым горьким и радостным волнением. Это — Рославльское шоссе, откуда осенью 1942 года я увидел впервые руины родного города, заволоченные дымами свежих пожарищ — в день его освобождения.
Я не видел Смоленск в первое лето войны, когда его немцы жгли и разрушали с воздуха, и для меня город в тот день выглядел так, словно бы он, не потухая, горел все эти два года. И казалось, что даже за такой срок непрерывной разрушительной работы огонь не сделал бы больше того, что можно было видеть глазами, знавшими город в целости. Не хочется все это вновь описывать. Насколько разнообразны и примечательны — каждый по-своему — города при жизни, в своем цветении, настолько похожи и скорбно однообразны они в своем уродстве, причиненном войной. Тяжелая, едкая пыль от взорванных зданий, безобразные конусы щебенки, наваленной с высоты первых и даже вторых этажей до середины улицы, стены с черными дырами выгоревших окон, тягостное малолюдье, — все это видано и перевидано в своем удручающем однообразии. И, пожалуй, эта картина была по-своему еще печальнее тех зарослей и опустошения, что встретили меня в деревне.
Но нынче в первый раз я под’езжал к городу еще с одной новой стороны — с Минского шоссе, откуда идет гладкая, подстать самой магистрали, десятикилометровая ветка. С высокой Покровской горы, приходящейся, пожалуй, вровень с главами собора на том берегу Днепра, разрушенный Смоленск виден почти так, как я видел его с самолета «У-2», пролетая здесь, когда еще фронт был неподалеку. Сверху кажется, что в городе нет ни одного уцелевшего здания. Но стоит спуститься к железнодорожному переезду, и город виден, как из окна вагона, когда московский поезд минует Сортировочную.
И отсюда он, — как ни очевидны с первого же взгляда разрушения, как ни оголены склоны и уступы холмов, застраивавшихся большей частью деревянными домами, — он Смоленск!
Смоленск — в своей суровой и печальной красе города-страдальца и воина, как будто постаревшего на сотни лет и снова из глубины веков несущего на себе это выражение суровости и печали, — свидетельство пережитых испытаний. Ему, действительно, не в новинку и выгорать дотла и быть опустошенным, стоя на этом исконном пути иноземных нашествий, устремлявшихся на Москву и Россию. Но все то уже смягчено было давностью, и для людей, живших в нем перед немецким нападением, он со своей Стеной не был только памятником, внушающим неизменно ощущение древнего времени, бывалых бедствий и славы. Он был просто городом, жилым домом, а не музеем. И тем внушительнее теперь его облик, как бы возвращающий нас ко временам польской осады или наполеоновского вторжения, — событиям, запечатленным на камнях той же Стены, которая перестояла и немецкие бомбардировки...
Новый мост, сооруженный на месте взорванного немцами, ведет прямо в пролом Стены, и его полотно смыкается здесь с мостовой главной улицы города — Советской. Она поднимается вверх к центру, огибая подножье Соборной горы. Древние, изношенные ступени лестницы ведущей к главному входу в собор, начинаются от самого тротуара.
Правый тротуар улицы идет по краю глубокого оврага. Прежде и этот овраг был живописен: по склонам его лепились домики, сады с лестничками и тропинками вкривь и вкось, снизу доверху. В глубине оврага, при его выходе к Днепру, есть старинный колодец, откуда весь город, лишенный водопровода, носил воду в первые месяцы по освобождении, — в ведрах, чайниках, консервных банках. Выше овраг заслоняют дома-коробки, частью уже приспособленные под жилье.
Я специально проверил в этот свой приезд одно наблюдение, очень поразившее меня здесь в первый день после немцев. В окна одного дома на левой стороне улицы, мне помнится, я тогда увидел Днепр, хотя прежде он никак не мог быть виден отсюда. Теперь какое-то ожившее на втором плане строение заслонило этот проем, и река опять скрылась. Как будто что-то встало на свое место, и это ощущение было отрадно. Это примерно то же, как если бы увидеть избу Мартыненка или иную избу на Загорьевской усадьбе уже с пристроенными к ней и покрытыми под одну связь сенями, чтобы дверь открывалась не в поле, а по-обычному и привычному, — в жилой полусумрак пристройки...
В нескольких метрах от центрального пункта в городе — Часов — остается поворот вправо. С этой улицей, начисто выгоревшей и разрушенной, у меня связано одно из самых дорогих и знаменательных на всю жизнь воспоминаний.
Там однажды я сидел на возу, не выпуская вожжей из рук, ожидал отца, скрывшегося за калиткой одного из домов, и читал и перечитывал вывески. Одну из них я запомнил так, что мог бы и сейчас нарисовать ее, расположив буквы и слова точно, как они располагались на ней, — дужкой от одного нижнего края вверх и до другого нижнего края: «Клуб поэтов»...
Часы! Знаменитые смоленские часы на углу Советской и Пушкинской — главном перекрестке города — пункт, по которому определялись все направления и расстояния в городе: от Часов, пройдя Часы, не доходя до Часов. От них осталась одна заржавевшая металлическая оправа с закопченным циферблатом. Когда дует ветер, они покачиваются на своем железном стержне на уровне второго этажа углового дома-коробки и скрипят, ноют, — тяжкое напоминание о днях разорения и мук города...
В первую после немцев зиму днем и ночью, особенно, когда ветер, здесь на каждом шагу тебя преследовал такой удручающий звук: скрежет оборванной огнем жести, скребущей по жести, либо камню, либо по обгорелой балке. Висит где-нибудь на высоте третьего этажа лист кровельного железа, оборванного и полусвернутого в трубку, и бубнит, скрежещет, грохочет там вверху. Нынче я не услыхал этого звука нигде в городе; нигде не висит зря ни одного обрывка жести, — они где прилажены на своем месте, где вовсе сняты и пошли в дело при возведении окраинным жителем какого-нибудь домишки, сарайчика или оградки участка, отведенного под застройку.
В центре города мертвых домов-коробок все еще остается больше, чем их возвращено к жизни. И нельзя представить себе, чтобы то, что возводилось, строилось и надстраивалось, лепилось, теснилось стеной к стене в течение многих десятилетий и даже столетий, могло быть восстановлено хотя бы в своей главной массе в каких-нибудь два года. Да еще из этих двух лет нужно вычесть те добрых полгода, когда фронт находился неподалеку, на линии Орша—Витебск. Еще весной сорок четвертого года город пережил несколько жестоких налетов немецкой авиации, и ее бомбы падали не только на руины трехлетней давности, но и на те считанные в городе здания, что уцелели от всех прежних бомбардировок.
Вглядываясь в то, как опустошенные и обезображенные огнем стены больших домов там-сям на протяжении улицы вновь приобретают жилой вид, начинаешь понимать, какая это тяжелая, сложная и многослойная громада — старинный город. Медленный, непрерывный, необозримый в своем об’еме труд многих поколений людей. Время, обнимающее собой и первый камень, заложенный на месте Свирской церкви, одного из древнейших памятников русского зодчества, и нынешнюю кирпичную кладку, выравнивающую и ведущую вверх какую-нибудь выщербленную взрывом и законченную огнем стену дома.
И есть особое удовлетворение в том, чтобы разобраться в унылой неразберихе разрушенных кварталов, найти свой ряд и план восстановления. Там — засветить вновь остекленные окна отремонтированного дома, а в ряду с ним хотя бы убрать щебенку и кривые горелые балки, торчащие из развалин, а если не под силу, то хоть протянуть порядочный забор до следующего ожившего или оживающего здания. Там — образовавшийся на пожарищах деревянных домов пустырь ограничить стройным рядом молодых деревьев, просаженных в линию с улицей. Один дом будет точно таким, как он был до войны; другой только частью своего корпуса может быть возвращен в строй улицы или квартала; остатки третьего будут убраны; но в этом незаполненном порядке отрадно угадывать закономерность и обязательность заполнения и будущей завершенности.
На окраинах города возобновление его выглядит еще более отчетливо. Там заново возникают небольшие, но довольно опрятного вида каменные домики вперемежку со стандартными деревянными домами равных типов и редкими, целиком сохранившимися, либо уже восстановленными зданиями прежнего Смоленска.
Если думать, что жилые стены за долгое время вбирают в себя какую-то частицу тепла человеческой жизни, то, несмотря на дожди и метели, прошедшие за эти годы над руинами, сколько этого тепла и даже запаха прежней жизни заключено в новой кладке стен из кирпича, собранного на развалинах!
На эти дома глядишь с какой-то иной пристальностью, этот кирпич уже не просто кирпич, — сформованная обожженная глина, — на нем отпечаток старины, многолетней, порой многовековой службы, какая приходится на долю городского камня. Он и с виду не такой. В одной стене укладываются кирпичи таких различных по возрасту и назначению зданий — от современного, советской поры дома до старинной церкви. Они разного цвета — то более темные, если положены наружу той же стороной, что и прежде лежала наружу, то с белыми пятнами цемента или известки, то бурые, то коричневые, то серые. Незатейливостью кладки и цветом домики эти немного напоминают постройки, какие бывают у нас на юге, например, в Крыму. Строят их, как правило, те люди, что будут жить в них. Одни домики выглядят получше, на других заметней отсутствие профессионального опыта, — там стена не очень ровная, осела или раздалась, выпятившись как-нибудь вбок. Но таких совсем мало — должно быть, это самые первые образцы строительной самодеятельности.
За Никольскими воротами, у Чортова рва, на стройке одного дома, поднявшегося уже так, что кирпичная кладка сомкнулась над проемами, оставленными для окон, я увидел человека, который укладывал кирпичи с заметной сразу же, привычной ловкостью и даже легкостью. На мои вопросы он отвечал, не оставляя прилаживать один кирпич к другому и зачищать скребком серую, замешанную на песке глину, что шла за цемент:
— Демобилизовался. Ехал, знаете, на родину. А тут у меня — знакомые. Хотел у них узнать насчет своей семьи, потому что сведений никаких не имел. А тут они строиться начали, просят помочь. Я и решил помочь, потому что я хоть и не каменщик сам, штукатур, но дело мне это знакомо. Решил помочь.
Внутри постройки стояла еще не старая женщина и подкапывала лопатой раствор из песка и глины. Мне показалось, что она усмехнулась, слушая демобилизованного воина.
— Да, решил вот, — заключил он быстро и связно, коснувшись и своей службы на войне, и прежней работы по специальности. — Решил помочь. Почему не помочь.
— Скажи лучше, — сказала вдруг женщина, усмехаясь, но не поднимая глаз от работы, — скажи: нашел тут себе одну и прижился, и дом стал строить...
Солдат не был польщен этим замечанием, как это могло быть с более молодым и более лихим на словах и в подобных делах человеком. Он заметно даже смутился.
— Да нет, что там! Просто, я говорю, ехал, а они мне знакомые. Ну, решил. Ну, и живу покамест тоже, потому что где же приютиться. И о семье мне тут нужно еще хлопотать. Я спросил, не она ли и есть эта одна, привлекшая воина.
— Нет, где уж, — вздохнула она, может быть, выражая сожаление, что все это только шутка. — Муж у меня тоже на фронте погиб. Трое детей, мать. Мы здесь раньше жили. А он, правда, помогает.
— Давай глину, — прервал он ее, — чуть бы погуще надо, а то не вяжет...
И этот маленький, случайный пример доброго рабочего содружества солдата, еще не нашедшего своей семьи, и солдатки, потерявшей на войне мужа, опять привел мне на память и ту же избу Мартыненка, построенную самолично, и многое из того, что видано, слышано и передумано за эти годы великих утрат и великого утверждения нашей жизни...
За этим рвом, границей городской окраины, совсем неподалеку от этой вновь возникающей городской улочки уже виднеются светложелтые соломенные крыши новых сельских построек.
А подальше, за горизонтом, невидимый отсюда копается на новостройке неторопливый по нужде, обремененный инвалидностью усердный труженик, недавний воин Михаил Худолеев, представляющий в своем колхозе его строительную бригаду.
А сейчас, когда я пишу это, на глаза мне попадается номер газеты с большой фотографией, помещенной внизу на первой странице. Это — панорама вновь отстроенной столичными шефами деревни Ляхово, в Подмосковьи. Добротные рубленые домики, крытые щепой или дранью, с крылечками-верандами, с тремя окнами по фасаду и фронтончиками, украшенными резьбой.
Но все вместе — и пятиэтажные здания, восстанавливаемые в центре Смоленска силами профессиональных строителей; и самодельные кирпичные домики новой городской окраины; и вновь отстроенный порядок деревни Ляхово, и Мартыненкова изба — ровесница не только этих строек, но и всех крупнейших послевоенных сооружений в стране, — все это вместе — панорама великого всенародного созидательного труда, пришедшего на смену такому же великому воинскому труду.
Я взял самые крайние по маломощности, если их рассматривать в отдельности, образцы этого труда, то, что мне случилось увидеть на моей смоленской родине, — в деревне и в городе. Человек, посещающий родные места спустя годы, — и какие годы! — после того, как он жил там, по-особому заинтересован во всем, что он видит. И приметливость у него, должно быть, несколько иная, чем у человека, впервые видящего этот город, это сельское подворье, или видящего их изо-дня в день.
Но ни изба Мартыненка, ни этот незатейливый кирпичный домик, сооружаемый солдаткой-горожанкой, не теряют значения подлинных образцов единого коллективного, необозримого в целом и величественного труда народа оттого, что в иных местах сооружаются большие и красивые дома, целые улицы и кварталы, поселки и целые города.// А.Твардовский.
☆ ☆ ☆
23.11.45: Процесс главных немецких военных преступников в Нюрнберге ("Правда", СССР)
22.11.45: Д.Заславский: Германский фашизм перед судом народов ("Правда", СССР)
22.11.45: Братья Тур: Солдатская дружба ("Известия", СССР)
21.11.45: Начался процесс главных немецких военных преступников ("Правда", СССР)
21.11.45: И.Эренбург: Письма из Югославии* ("Известия", СССР)
21.11.45: А.Твардовский: В родных местах ("Известия", СССР)
20.11.45: Верный соратник Ленина и Сталина ("Известия", СССР)
18.11.45: Слава советской артиллерии! ("Известия", СССР)
18.11.45: Л.Кудреватых: Пушка «зверобой» ("Известия", СССР)
18.11.45: Н.Яковлев: Ударная сила Красной Армии ("Известия", СССР)
18.11.45: А.Шестак: Живая повесть || «Известия» №271, 18 ноября 1945 года
16.11.45: И.Эренбург: Письма из Югославии* ("Известия", СССР)
15.11.45: Суд над палачами из гитлеровского концлагеря в Бельзене ("Правда", СССР)
14.11.45: И.Эренбург: Письма из Югославии ("Известия", СССР)
13.11.45: И.Эренбург: Народный фронт победил ("Известия", СССР)
13.11.45: Братья Тур: Вечная слава! || «Известия» №267, 14 ноября 1945 года
13.11.45: Е.Кригер: Письма с Тихого океана. 5. Спустя 40 лет ("Известия", СССР)
12.11.45: М.Брагин: Гвардейцы-кантемировцы ("Правда", СССР)
12.11.45: И.Золин: Памятник воинам, павшим в боях за Берлин ("Правда", СССР)
11.11.45: И.Эренбург: Второе рождение ("Известия", СССР)
10.11.45: Т.Тэсс: Мирные люди || «Известия» №264, 10 ноября 1945 года
10.11.45: Да здравствует и да процветает наша Великая Родина! ("Известия", СССР)
10.11.45: Парад частей Московского гарнизона на Красной площади 7 ноября 1945 года! ("Известия", СССР)
09.11.45: С.Крушинский: Пушки в чехлах ("Правда", СССР)
09.11.45: Закрепим достигнутую победу ("Правда", СССР)
08.11.45: А.Сурков: С именем Сталина ("Правда", СССР)
08.11.45: Исторический праздник советского народа ("Правда", СССР)
07.11.45: Н.Жданов: В Ленинграде ("Известия", СССР)
07.11.45: М.Исаковский. Первый тост || «Правда» №266, 7 ноября 1945 года
05.11.45: Б.Полевой: Народ героев, народ-герой ("Правда", СССР)
05.11.45: Д.Заславский: Пафос строительства ("Правда", СССР)
04.11.45: Е.Кригер: Письма с Тихого океана. 4. В Дайрэне ("Известия", СССР)
04.11.45: Е.Браганцева: Братство ("Известия", СССР)
03.11.45: И.Бачелис: О люнебургском процессе ("Известия", СССР)
03.11.45: Е.Кригер: Письма с Тихого океана. 3. Порт-Артур ("Известия", СССР)
03.11.45: Ф.Головатый: Слово советского крестьянина ("Известия", СССР)
02.11.45: Е.Кригер: Письма с Тихого океана. 2. Через пустыню и горы ("Известия", СССР)
01.11.45: С.Борзенко: Вдохновение ("Правда", СССР)
01.11.45: М.Исаковский. Русской женщине || «Правда» №261, 1 ноября 1945 года
01.11.45: Е.Кригер: Письма с Тихого океана. 1. Над Ляодуном ("Известия", СССР)
Октябрь 1945 года:
31.10.45: Быстрее залечить раны, нанесённые войной ("Известия", СССР)
30.10.45: Да здравствует Великий Советский Союз! ("Известия", СССР)
28.10.45: А.Первенцев: Неопрошенные свидетели* ("Известия", СССР)
28.10.45: Призывы ЦК ВКП(б) к 28-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции ("Правда", СССР)
27.10.45: А.Первенцев: Неопрошенные свидетели ("Известия", СССР)
27.10.45: Большевики Красной Армии || «Правда» №257, 27 октября 1945 года
25.10.45: Н.Сергеева: Из парижских впечатлений ("Правда", СССР)
25.10.45: А.Трайнин: Мистер Винвуд «имеет честь» ("Правда", СССР)
25.10.45: В.Бурносов: Мать || «Правда» №255, 25 октября 1945 года
24.10.45: Л.Леонов: Поездка в Дрезден || «Правда» №254, 24 октября 1945 года
23.10.45: А.Первенцев: Не пора ли кончать? ("Известия", СССР)
Газета «Известия» №275 (8885), 23 ноября 1945 года